Война и мир Эльзы Перовой. Воспоминание председателя Совета ветеранов ПАО «ВАСО».

Ветеран Воронежского авиационного завода, председатель Совета ветеранов ПАО «ВАСО» Эльза Ильинична Перова по сей день полна энергии, доброты и оптимизма, хотя ее счастливое детство оборвалось утром 22 июня 1941 года с первым налетом люфтваффе…

Воронежца Илью Васильевича Бухонова и ленинградку Любовь Сидоровну Алексееву судьба свела в Гатчине в 1930 году, куда после летной школы в Одессе молодой командир прибыл для дальнейшей учебы. Познакомились в столовой комсостава, в которой работала девушка.

Поженились они в том же году, – вспоминает Э.И. Перова. – Ну как поженились: тогда расписываться не было принято, и фактически на тот момент у отца только запись была о маме в военных документах. А официально зарегистрировали брак только после войны. После учебы папу направили на Дальний Восток. И мама вспоминала, когда в 1971 году вышел фильм «Офицеры»: «Как будто про нас!» Дело в том, что добирались они поездом, и прямо в дороге мама родила первенца – девочку Галю. А в том же поезде ехал командующий Дальневосточной армией маршал В.К. Блюхер, который, узнав о таком событии, приказал собрать цветы, и ей их подарили.

С 1932 года служил папа в Спасске. В 1936 году, к сожалению, умерла наша первая сестра. К тому времени родился мой старший брат Станислав. А я появилась на свет в 1937-м, в 1939-м – брат Володя. 

Интересно, что в те годы в нашей армии был, что называется, полный интернационал. И летали вместе с иностранными летчиками. Наши родители так дружили с семьей одного польского летчика, что договорились называть детей в честь друг друга. Поэтому своих поляки назвали Ильей и Любовью, а нас родители – Станиславом и Эльзой. Адольфов и Генрихов в СССР, как вы знаете, в те коды было и того больше.

В 1938 году папа участвовал в боях с японцами на озере Хасан. А его отец, мой дедушка, служил на флоте и участвовал в обороне Порт-Артура во время русско-японской войны. А у папы в то время был товарищ-летчик, у которого отец был командиром его корабля! Тут еще стоит сказать, что при Хрущеве, в середине 50-х, бабушка (мама И.В. Бухонова. – Ред.) жила с нами. Когда по радио или из газет узнали, что наши войска выводят из Порт-Артура, папа и бабушка погрустнели, сразу вспомнили про то, что дедушка воевал за Артур – именно так, без приставки, этот город бабушка называла. Насколько я помню, корабль дедушки был подбит во время атаки японского флота, они долго находились в воде, простудились. Дедушка после войны прожил всего-ничего, умер в 1914-м от туберкулеза.

В 1940 году отца направили на курсы усовершенствования инженеров – КУИНЖ – при академии имени Жуковского в Москве. И мы отправились с ним. Два или три месяца учебы пожили в столице у его брата, а затем уехали на новое место службы

– в Белую Церковь Киевской области.

***

На Украине в 40-м родилась наша самая младшая сестра, которую тоже решили назвать Галей. Примерно в начале июня 41-го к папе пришел его товарищ, с которым они вместе готовились к поступлению, если я правильно помню, в академию имени Жуковского. Случайно, уходя, тот товарищ ударил братика, Володю, дверью. С травмой позвоночника его срочно увезли в госпиталь.

А 22 июня ровно в четыре утра немцы бомбили наш аэродром в Белой Церкви. Помню, гражданские кинулись в ближайший лес, а военные побежали к аэродрому. Когда мы вернулись, кругом были разгром и пожарища.

Решили, что мама с нами поедет подальше на восток, в Воронеж, к папиным родным. Собрались быстро, да и что там было – документы да фотографии мама в сумку положила, и всё. До этого успели съездить в Киев, чтобы забрать Вовку, но госпиталь уже эвакуировали в Днепропетровск! До 1943 года мы ничего о нем не знали…

Ехали поначалу на открытой платформе, пока на одной из станций какой-то военный, увидев маму с нами, не приказал потесниться ехавшим в вагоне. Добрались до Воронежа. С год прожили папиных у сестер. Ну, как прожили… Самая младшая сестренка умерла в больнице, от детской диспепсии. Похоронили. Я уже что-то понимала и видела, как мама тяжело это переживала, буквально почернела.
Когда немцы начали бомбить Воронеж, мама снова засобиралась уезжать. Перед самым отъездом я в «Детском мире» увидела куклу. И так она мне понравилась, что, помню, со слезами просила маму ее купить. А она меня упрашивала: уже и уезжать надо, и денег нет. Нас услышал прохожий, военный: и, поняв, в чем дело, просто пошел и купил мне ту куклу. Берегла я ее очень долго, и класса до пятого она точно была со мной.

Тут нужно еще сказать, что папина мама в те годы жила в селе Петино Гремяченского района Воронежской области. В свое время она училась у известного воронежского педагога Н.Ф. Бунакова, и затем по его рекомендации преподавала в начальной школе… Когда пришли немцы, их погнали на «работы» в Орловку. При них происходили расстрелы душевнобольных, а их, женщин, заставляли копать для них могилы, в мороз, без инструментов. С тех пор у бабушки пальцы превратились култышки. Вот такую они нам европейскую культуру принесли…

Эвакуация проходила достаточно организованно. Мы сначала отправились в Саратов. Эшелон остановился на полчаса на транзитной станции для заправки паровоза водой. И в этот момент налетели фашистские самолеты. От нашего поезда всего несколько вагонов уцелело, в том числе наш. После бомбежки в толчее мама только к ночи нас смогла найти. А после войны выяснилось, что в этот самый день папа приезжал в Саратов получать самолеты, и их срочно отправили именно на эту станцию помогать собирать раненых и убитых… 

Мы ехали дальше, до самого Аральска в Казахстане. В основном там жили высланные в 20-30-е годы. К ним эвакуированных и подселяли. Помню заборы у домов высокие, коровы, у многих были большие хозяйства. Только у русских огород, как принято, за домом, а у казахов наоборот. И молоко с горьким привкусом – из-за того, что кормили скотину полынью. Поликлиника была хорошая. И вообще порядок был, все было организовано. А по любому вопросу в условиях военного положения в первую очередь шли в военкомат, а там уже решали, что, как, куда. Я ходила в детский сад. Там кормили кашками какими-то или корочкой хлеба с чаем – утром и перед уходом вечером. По праздникам нам давали по кусочку черного хлеба с растительным маслом, которое, видимо, привозили в бочках из-под керосина, и его запах, конечно, ничем было не перебить. И сахара немножко дадут, и мы радуемся. С песнями…

Сталин – наша слава боевая, 
Сталин – нашей юности полет. 
С песнями, борясь и побеждая,
 Наш народ за Сталиным идет!

Каждый день учили новые стихи. И читали. Все сидят в рядок на табуреточках. Все должны вести себя хорошо. 
Гудят, поют метели. 
Суровая война.
Походные шинели 
Одела вся страна.

Жизнь была, вроде, далеко от войны, но ее гнетущая атмосфера никогда нас не оставляла. Это было хуже всего, при том, что такое дома поужинать, пообедать, позавтракать, мы не знали. Мама целый день на работе, и когда возвращалась, просто ели по кусочку хлебушка. Если мама достала где-то стакан муки, то варила затируху – разводила водой, и кашицу эту жидкую ели. Такие мы были довольные от этого. Да, и водопровода в городе не было, давали на семью жетон, и раз в день я ходила за водой. Целый день иногда стоишь в очереди. Выдавали ее без ограничений, но сколько я той воды могла принести.

Мама работала, куда направят. Дело в том, что в 1943 году, когда фронт пошел на запад, люди начали уезжать, и их не хватало. Причем говорили: «Поехал в Россию», или «Поехал в Советский Союз». Словом, своими те места никто из нас не считал. Правда, Стасик, старший брат, по-казахски быстро научился что- то говорить, а я ни в какую не хотела.

Словом, кто оставался, трудился там, где нужнее. А мама к тому же после работы каждый вечер приносила с собой клубок верблюжьей шерсти – вязала варежки трехпалые, шарфы, маски – на фронт. Кто-то кисеты шил, а мама вязала хорошо, вот и закрепили за ней это дело. Сидит и засыпает, а спицы ходят…

В 1944 году, когда пришло мне время идти в школу, все учителя, а они тоже были из эвакуированных, разъехались. Так я в школу там и не пошла.

Пока шла война, мы постоянно спрашивали маму, когда же она кончится. И мама отвечала: «Дедушка Сталин сказал, что победа будет за нами, значит будет! Скоро…». Именно тот момент я почувствовала 8 мая 1945 года. Вышла на улицу, а вокруг царила необычайная тишина. Когда пришла мама, я подошла к ней. «Что такое?» – спросила она. «Мам, слышишь, какая тишина на улице. Наверное, война кончилась». На следующий день, когда объявили о Победе, все русские вышли на улицы. И такое счастье было – словами не описать. Но мы оставались в Аральске. Папин полк перебросили на Курилы, добивать японцев. После демобилизации, из-за обнаруженной в Аральске у животных чумы и объявленного карантина, он смог приехать за нами только в декабре 1945 года.

…Примерно в октябре 1943-го, когда освободили Днепропетровск, я в сводке Совинформбюро услышала передачу о воспитательнице, которая спасла восемь из 33 детей-пациентов госпиталя и все время оккупации ухаживала за ними. Когда перечисляли их имена, прозвучало имя брата. Побежала к маме в книжный магазин, где она тогда работала: «Вова наш жив!». Но что мама тогда могла сделать – мы на руках, средств никаких... Папа после демобилизации и скорого нашего возвращения в Воронеж отправил запрос в Днепропетровск. Когда получили ответ, узнали, что дети находятся в Теберде на лечении. Поехал он со своей сестрой. Вовку привезли маленького росточка, меньше меня, в корсете на тельце. Он не ходил, не разговаривал. А мальчишке шел десятый год! Удалось узнать лишь то, что женщина с теми детьми обитали в каком-то подвале, а немцы в первые дни оккупации приходили лишь затем, чтобы выяснить, нет ли среди малышей евреев…

Врачи настаивали, что корсет Володе нельзя снимать. Но мама, понимая, что так ребенок не может развиваться, однажды, когда папа был на работе, взяла, да разрезала этот корсет, сказав: «Вовка, ходи. Что будет, то и будет!» И Вовка начал ходить, расти, посвежел.

В Воронеже мы сначала поселились на Митрофановской ограде – была такая улица в районе нынешнего ВГУ. Монастырь был полностью разрушен, а руины колокольни выглядели как силуэт монаха. У папиной старшей сестры в том районе была комнатушечка. Когда папа устраивался на работу, ему сказали, что два-три дня можно пожить в какой-то квартире, пока дадут постоянное жилье. Помню, как мы все на голом полу на папиной плащ-палатке спали. А зима… 

Папа, конечно, сразу хотел устроиться на авиационный завод. Но война закончилась, и теперь сначала нужно было встать на учет в райкоме партии и только потом в военкомате. А в райкоме ему сразу говорят, мол, на авиазаводе сами разберутся, а партии нужно, чтобы вы, Илья Васильевич, направились на другой участок работы: замполитом в исправительно-трудовую колонию №8. Предложили подумать, посоветоваться с семьей. А семья тут: мы тогда вместе с родителями везде ходили, не расставаясь, и в райком тоже пришли всеми. И что думать, найти работу в Воронеже после войны было очень трудно, и папа пошел в эту ИТК-8, на месте которой сейчас располагается авиационный техникум. 

Чувство голода нас и после войны не оставляло. Папа, когда за нами в Аральск приехал, привез две булочки, кусочек сала. И как сейчас помню, Стасик спрашивал его, а что это? «Булка», – отвечал он. «А она где растет?», – продолжался расспрос… 

А 1946 год был неурожайный, тяжелый. Хлеб хоть по карточкам получали, но крохи. Мама на полочку у окошка над дверью его положит, а мы ходим, на него смотрим. Вечером с работы придет, порежет, и приговаривает: «Ешьте, дети, ешьте, не волнуйтесь. Всё будет хорошо». А когда Володю привезли, надо же было и его выхаживать, мы в сравнении с ним богатырями выглядели…

В 1946 году я пошла в первый класс. В городе было очень много разбитых домов и зданий. И на правом, и на левом берегу Воронежа стояли одни коробки. На многих довоенных домах вокруг авиазавода и сейчас можно рассмотреть следы выбоин от обстрелов. Но, надо сказать, на улицах, несмотря на всю эту разруху, было чисто. Представляете, какую работу люди сделали!

И при всем том, в противовес ощущениям войны, и мы, и все окружавшие нас люди были настолько счастливы от того, что был мир! И настолько все были сплоченные, такие родные. Мы, дети, стремились учиться. В школе я серьезно занималась спортивной гимнастикой. После думала поступать в педагогический институт, но в какой- то момент решила, что не хочу. И пошла в училище. Два года нас учили работать на всех станках: токарных, револьверных. Практику я уже на авиазаводе проходила, и, получив специальность токаря-нормировщика, пришла сюда револьверщицей в 1958 году. Кстати, и брат мой Володя после школы поступил в авиационный техникум, трудиться начал автоматчиком в цехе №14, где я тогда работала. Стал мастером, да каким! Отработал на нашем заводе ровно 50 лет. 

Мы трудились рядом с фронтовиками, причем очень много среди них было женщин. Какие это были смелые, хорошие люди! Одна из них рассказывала, как от Воронежа до Берлина в пехоте прошла пешком, ни разу даже на подводе не проехала. А в одном только 21-м цехе работали несколько мужчин и женщина – бывшие узники фашистских концлагерей, с номерами на руках… Столько же все эти люди вытерпели, вынесли, а оставались невероятно душевными. И, конечно, низко надо поклониться поколению наших родителей, женщин и мужчин, которые все горе, которое на каждую семью обрушилось, пережили, выдержали и победили.