Из «Ильюшинцев», Николай Васильевич имел самый большой стаж работы на предприятии – более 79 лет. Он пришел на завод при ОКБ летом 1943-его, в возрасте 13 лет. В те опаленные войной годы работали все: женщины и мужчины, взрослые и подростки. Хотел быть токарем, помогать фронту, но в силу возраста в цех его не взяли, пришлось идти в фотолабораторию учеником лаборанта. Тем более, что опыт имелся, у отца Николая Васильевича был любительский фотоаппарат и сын уже знал, что такое проявитель и закрепитель.

Так Николай Васильевич познакомился с профессией, которой остается верен до сих пор, став одним из лучших специалистов в авиационной фотографии. В его работах отражена вся история Ильюшинского ОКБ, отечественной авиации, самолетов марки Ил и выдающихся авиаконструкторов, их создавших.

Вот как вспоминал Николай Васильевич о военных годах:

«В 1941 году, когда началась война, мой отец работал бухгалтером в объединении детских садов Трехгорной мануфактуры. Директором там была мать Радия Петровича Папковского, впоследствии выдающегося инженера-авиаконструктора, также работавшего в ОКБ им. С.В. Ильюшина. Имя Радия Петровича присвоено первому серийному модернизированному противолодочному самолету Ил-38Н Морской авиации ВМФ России.

Мой отец был главным бухгалтером. У «Трехгорки» была летняя база отдыха в поселке Салтыковка под Москвой для детсадов, куда на лето вывозили детей.  Всего в объединении было 4 детсада и летом 1941 года на базу вывезли 600 детишек работников «Трехгорки». Как дети персонала объединения, уехали в лагерь и я со своим старшим братом. Был с нами и Радий Папковский.
И вот только мы переехали, как 22 июня объявляют войну.  До августа все дети были в летнем лагере, бомбежки Москвы начались спустя месяц после начала войны. А так как Салтыковка находится на востоке, то немцы, когда пролетали бомбить нашу столицу, то точно над поселком разворачивались на обратный курс, на запад.

Так вот, в парке, еще в самом начале, были выкопаны траншеи, чтобы там при бомбежке укрывались дети. Правда, кое-где они не были закончены. Недалеко от нас стояли позиции зенитных орудий, которые сразу открывали огонь по немецким бомбардировщикам. Если честно, то поначалу было очень красиво, когда прожектора ловили в небе самолеты и тут же трассирующими снарядами начинали бить зенитки. Но беда в том, что осколки снарядов падали и в наши траншеи. Поэтому уводить детей в них запретили, и во время бомбежек мы теперь должны были укрываться в домах на территории. Ну а нас, как детей персонала, закрепили за каждым из домов, чтобы мы, если вдруг дом загорится, начинали его тушить и выводили младших по возрасту детей. А ведь мы сами были еще детьми...

В середине августа нас эвакуировали в Кинешму. Так как мой отец был признан негодным к строевой службе, хотя и просился на фронт, его оставили с нами старшим. В октябре, когда немец подошел к Москве, началась паника. В Иваново стали объявлять воздушные тревоги. И тогда нас погрузили в пульмановские вагоны и месяц везли за Урал. Ехали через Свердловск, потом в Челябинск, из Челябинска в Курган, а из Кургана мы попали в город Катайск, в радиусе 25-ти километров от которого, в 3-4 деревнях разместили все детские сады.

Я учился в сельской школе, а вот мой брат вместе с Радием Папковским учились рядом в Катайске, в школе-десятилетке.

Когда нас везли поездом за Урал, запомнилось, что когда поезд останавливался на станциях, мы бегали по путям и собирали уголь, чтобы топить вагоны. Навстречу нам в Москву шли эшелоны с солдатами-сибиряками. Как сейчас помню, все в белых тулупах, танки и орудия на платформах. На одной из станций, где мы остановились, были открытые ворота пожарного сарая. А в сарае лежали трупы, людей умерших по дороге при эвакуации…

Мне и другим детям пришлось и в колхозе поработать, мы и пололи, и ездили за дровами, чем могли, помогали колхозу.

Мы пробыли в эвакуации до середины 1943 года, когда родители попросили вернуть детей домой в Москву. Вернулись все, никого не потеряли. Как 600 человек уехало летом 1941 года, так 600 и вернулось обратно в Москву в 1943-ем.

У меня на заводе при ОКБ Ильюшина работал мотористом дядя, который и предложил моему отцу, сразу как мы вернулись в июле 1943 года, помочь устроить нас на работу.  Хоть я еще должен был учиться в школе, но шла война и тут, если честно, не сильно было до школы. Брата, так как он был старше, сразу взяли токарем в цех. А мне тогда еще и 14-ти не было. Но меня взял к себе начальник фотолаборатории Виктор Павлович Лобанов. Хотя он и был по должности начальником лаборатории, но работал один. Поэтому сразу и согласился меня взять. Так я попал в фотолабораторию, где фактически и работаю по настоящее время.

Сыграло свою роль и то, что я на тот момент был знаком с фотографией. Ведь отец у меня был фотолюбителем, а в семье был фотоаппарат «Кодак», пленочный. Но в то время пленку, вообще, невозможно было достать, поэтому фотокамера была переделана под кассету со стеклянными фотопластинками. Это сейчас – фотографируй сколько карты памяти хватит, а тогда один снимок сделал, объектив закрыл, достал кассету, а достать ее аккуратно, не повредив –целое искусство. Потом вставил новую, сделал новый снимок, опять поменял и так каждый раз.

Кстати, Сергей Владимирович Ильюшин и Владимир Константинович Коккинаки сами были заядлыми фотолюбителями и часто брали у меня фотоаппараты для съемок. Сейчас то уже можно признаться, фотографии у них часто не получались. Смешнее всего было с Владимиром Константиновичем. Ему подарили маленький японский пленочный фотоаппарат, а у него не руки, а ручищи, этого фотоаппарата и не видно. Как он ухитрялся делать снимки на нем, я до сих пор ума не приложу.»